Логотип журнала "Провизор"








Алгебра гармонии

Н. П. Аржанов, г. Харьков

Среди людей лишь немногие осознают себя пришедшими в мир, чтобы свидетельствовать об истине, и Николай Амосов был одним из рискнувших задать себе пилатовский вопрос (оставленный евангелистом без ответа — Иоан., 18, 38):

«Что есть истина? Я не философ, и для меня истина о чем-то — это его модель. Чтобы понять, как устроены клетки, организм, общество, нужно представить все это в структуре и функции, то есть создать модель, по возможности полную и правильную. Отсюда — кибернетика, модели — от клетки до Разума. Сейчас меня интересует общество и будущее человечества».

Итак, истина, по Амосову, есть модель. Он убежден: мир живет по познаваемым законам и, создав адекватные модели, можно исправить нарушения гармонии, сделать жизнь лучше. Инструментом моделирования должна стать объективнейшая из наук — математика, «алгебра» педанта Сальери, ненавистная поэтам:

«Неумолимая вещь материализм. Частицы, атомы, молекулы. Клетки, органы, организмы. Мозг — моделирующая система. Любовь, дружба, вдохновение — только программы переработки информации. Их можно смоделировать на ЭВМ. И никакого в них нет особого качества. Нет бога, нет души. Я только элемент в сложной системе — общество. Живу, страдаю и действую по строгим законам материального мира. Могу познать их, но вырваться — нет».

«Я уверен, что общество — организм, который можно лечить».

Когда и как родилась эта уверенность? Веские основания задуматься над нарушенной гармонией мира Амосов получил еще в первые годы жизни. Воспоминания одинокого детства добавляют неожиданные черточки к портрету академика:

«Как, в самом деле, мало было человеческого тепла в моей жизни! Я не избалован этим с детства. Оно было необычным для деревни: держали замкнуто, общения с ребятами не было. Так я и в школу пошел, одинокий, совсем не знал даже соседей, как барчук какой-нибудь. Школа не нравилась: угнетал шум и буйные игры, не было контакта с ребятами. Даже на перемены я не выходил из-за парты».

«Мы были бедные. Кончил техникум — не имел пиджака. Ходил в каком-то старом свитере. Немножко стыдно было, но ничего. Бабушка научила молиться, крестьянское хозяйство — работать, а одиночество — читать книги».

«Всегда было самолюбие и комплекс неполноценности: беднее всех одет, некрасив, танцевать не умею и ухаживать. «Книжный червь» — называла мама».

«Очень люблю составлять планы. Педантизм во мне, по-видимому, заложен в генах. В раннем детстве в великий пост я решил приготовить себе в пасху праздник. Стал пить чай так, а ландрин складывал в старую коробку из-под конфет. Ни разу не соблазнился, зато в праздник — пировал!».

«Организовал школьный кооператив. Правда, торговля (книгами, тетрадками и карандашами) шла слабо».

Педантизм, расчетливость и предприимчивость воспитаны бедностью. Несколько лет Коля учился в школе, квартируя у тетки в Череповце; дважды в месяц он ходил просить у отца, жившего с другой семьей, деньги на пропитание, затем расписывал оптимальные ежедневные рационы. А планы и расчеты — это и есть модели, пусть еще не в виде квадратиков и стрелочек. Может быть, здесь и лежат корни амосовской кибернетики?

Дисгармонией была полна жизнь не только общества, но и конкретных, самых близких Коле людей; родители его умерли по нынешним меркам рано, и медицина им не помогла. Это побуждало разобраться в причинах. И в школьные, и в студенческие годы первоосновой Амосов считал биологию и прежде всего физиологию, понимая органы, системы и даже мышление как механизмы, соединенные функциональными связями («шестеренками»), поддающимися регулированию:

«Самомнением никогда страдал, не задавался, но уже точно решил стать ученым в области биологических наук и полагал, что такие намерения позволяют то, что другим нельзя. Следствие: украл в книжном магазине несколько книг по биологии и медицине».

«Начал увлекаться физиологией, читать и думать о всяких теориях. Интерес к физиологии вылился в размышления над гипотезами о механизмах мышления, о взаимодействии регулирующих систем организма. Тетрадки с «идеями» храню до сих пор».

«Тогда же начал мудрить с искусственным сердцем. Чертеж показал Вадиму Евгеньевичу, он одобрил. Сердца я не сделал, но знакомство состоялось. Он развернул отличную лабораторию по нейрофизиологии, предлагал работу, но мне не захотелось возиться с лягушачьими лапками».

Вадим Евгеньевич — это Лашкарев (1903-1974), профессор-физик, сосланный в Архангельск за увлечение спиритизмом (в 1939 г. он вернулся в Киев, стал академиком, руководил Институтом полупроводников). «Лягушачьи лапки» казались несерьезной моделью студенту-медику, горячо увлеченному инженерией:

«По возвращении с Кемского лесопильного завода занялся конструированием машины для укладывания досок в штабеля. Целый год корпел, пачку чертежей вычертил.

Работая на станции, изобрел прямоточный котел. Потом, когда стал студентом Индустриального института, увлекла новая идея: спроектировать аэроплан с паровым котлом и турбиной. Получался огромный самолетище, почти как Ил-86. Он забрал больше времени, чем сам институт, принес мне диплом инженера с отличием. Наверное, мои увлечения кибернетикой, моделями личности, интеллекта имеют те же корни».

Гармония мира техники построена на «алгебре», и потому отличного инженера не могли не раздражать неточность, неоднозначность, средневековая, цеховая архаичность медицины, с которыми пришлось столкнуться Амосову-хирургу. «Я всегда стремился к ясности»,— говорил он; отсюда и его многочисленные критические высказывания в адрес врачей (особенно терапевтов!), и стремление заменить расплывчатые качественные подходы к лечению строгими количественными:

«Самодовольная медицина уверена, что может управлять человеком лучше, чем он сам своими регуляторами. Врачи мыслят качествами: «больше — меньше, лучше — хуже. Больше нормы показатель — ослабить, меньше — усилить». Но в организме все связано тысячами связей, и по ним действуют не только качества, но обязательно и количества. И без этого нет регулирования, а есть слепое дергание, стегание или оглушение организма. Собственным регуляторам человека, да еще больного, очень трудно при таких воздействиях делать свое дело — управлять функциями органов. Вторичное нарушение каждого органа мы начинаем опять же лечить: новые порции лекарств — усиливающих, ослабляющих. В результате наступает полный разлад».

«Мы перелечиваем больных. Нужно пересмотреть идеологию нашей медицины. Ее кредо: «Нет здоровых, все больные», «лечить, и как можно больше лекарств». В каждой истории болезни видишь десятки медикаментов вместо двух-трех, но точно нацеленных. Это показатель не высокого ума, а низкой квалификации. Впрочем, для казенного служаки это и не нужно. «Солдат спит, а служба идет». Изменить эту философию трудно. Это возможно лишь тогда, когда врач будет заинтересован не только лечить, а и вылечивать. Но пока медики в лучшем положении, чем весь народ. Нашему брату всегда что-нибудь перепадает от пациентов, даже от их последнего куска».

Бывали у него минуты крайнего раздражения медициной:

«Весь мир противен. Черствые, самодовольные врачи. Глупые, привередливые больные. Безграмотные сестры с подведенными глазами. Говорят, где-то есть лаборатории, населенные одержимыми учеными. Все врут».

Пациентам Амосов говорил немыслимые, чудовищные для «классического» медика вещи, апеллируя к интеллекту, предостерегая от излишней доверчивости и слепого повиновения собственным коллегам:

«Доктора народ коварный, болезнь обязательно найдут — пропадете! Не надейтесь, что врачи сделают вас здоровым. Указания доктора выполняйте… в меру вашего разумения. Учитесь полагаться на себя».

«Одних медицина спасает, а другим (большинству!) укорачивает жизнь. На мой взгляд, лечебная медицина спасает жизнь единицам, а десятки других детренирует, делает бессильными перед болезнями».

«Бойтесь попасть в плен к врачам — эту мысль я пытаюсь внушить своим читателям и слушателям вот уже 40 лет».

Инженер в душе, Амосов смотрел на медицину не только «изнутри», но и со стороны. Способность к «перпендикулярному» (по отношению к линейной корпоративной модели) мышлению расширяет поле зрения; так возможности алгебры обогащают комплексные величины, содержащие помимо общей для всех чисел действительной компоненты еще и вторую, «перпендикулярную». Вот почему он видел нарушения гармонии, которые коллеги старались не замечать:

«Врачей и коек у нас «на душу» в 2-3 раза больше, чем в передовых странах. А что исходы многих болезней хуже — так потому, что «нет оборудования». Теперь оно — импортное — появилось, а исходы почти не улучшились. Опять скажут: «лекарства дороги». Оправдание почти всегда можно найти — и для плохих автомобилей, и для операционной смертности… Пора перестать втирать очки самим себе».

Удручающая Амосова нерациональность и медицины, и общества вызвана, как ему кажется, искажением информации и странной идиосинкразией руководства к количественным доказательствам:

«Хотя бы кто-нибудь попытался провести настоящий количественный анализ. Но нет — выдержки из речей — самый веский аргумент. А ведь нужна, очень нужна настоящая информация! Без нее нельзя управлять ни одной сложной системой».

«Мы, инженеры-кибернетики, требуем все выражать в цифрах. В том числе и идеалы. Коммунизм нам догматики подают как религию: цитаты, цитаты… Но если это наука, так я всегда имею право искать новых доказательств».

«Все, что я перечислил, — достаточно известно. Только удивительно, что у нас ничего не прививается».

Почва для идей кибернетики в сознании Амосова созрела давно, и он быстро понял — этой универсальной науки о системах, информации и управлении ему и недоставало, чтобы построить философию оптимальной жизни. То, что хирург был здесь дилетантом, его не смущало:

«— Ты все-таки ужасно самоуверен. Как ты берешься судить о таких сугубо специальных вопросах?

— Преимущество дилетанта. Дилетант, он сам берет себе право обо всем судить. Специалисты смеются, но иногда дилетанты бывают правы».

«Странные зигзаги делает иногда жизнь. Хотя бы и с этой кибернетикой — без драки я попал в большие забияки. В 1955 г., когда начинали сердечную хирургию, для измерения давления понадобился датчик. Их создавали в Институте математики АН УССР. Так появилась в моей жизни Екатерина Алексеевна Шкабара. От нее услышал слово «кибернетика», узнал об ЭВМ. Она через два года добилась образования отдела биологической кибернетики, которым я заведую до сих пор.

Вначале занимались машинной диагностикой, а потом подключили физиологию, дальше — мышление, интеллект, потом личность, общество… Везде создавали эвристические модели. Отдел разросся до пятидесяти человек. Написаны сотни статей, несколько книг, защищены десятки диссертаций. Теперь у меня осталась только тема по интеллекту.

У меня старый интерес к этой теме, еще с институтских лет. Все хотелось структурно (модельно) представить себе, как все это происходит: мысли, желания, творчество, воля, то есть все, что словами пишут психологи. Теперь, думаю, знаю, как это происходит. В нашем отделе биокибернетики создана большая серия моделей упрощенного интеллекта».

«Вооруженная средствами моделирования, наука позволит все планируемые мероприятия сначала «проигрывать» на моделях, затем проверять их эффективность в ограниченных экспериментах, и лишь после этого проводить их в жизнь под постоянным контролем обратных связей. Будем рассчитывать, что она поможет людям созданием не только материальных благ, но и методов научного управления обществом».

Упрощенность — фамильная черта амосовских моделей. В его автобиографии нет ни слова о том, чем была новая наука в то время. Об этом написали другие:

«Проникновение кибернетики как в естествознание, так и в социологию сопровождалось острой идеологической борьбой, сравнимой с утверждением гелиоцентрической системы или дарвинизма. Ведь кибернетика не только опрокидывала многие предрассудки в науке и привычные представления в обыденном сознании, но также покушалась на инвестированные в них социальные интересы».

А в СССР заниматься кибернетикой означало еще и быть в духовной оппозиции власти (герои первых романов Амосова цитируют стихи то запрещенного Чичибабина, то запрещенного Гумилева…). Почти десятилетие кибернетика считалась у нас «буржуазной лженаукой», «философским идеалистическим вывертом», «орудием холодной войны», «претенциозной механистической мистификацией»; ее противники заявляли об опасности для советского общества тех, «кто подменяет биологические, психологические, социальные методы кибернетическими, кто отождествляет живое с неживым, вольно или невольно способствует гилозоизму, панпсихизму, социал-дарвинизму, которые, как и витализм, ведут в конце концов к боженьке, к реакционным вглядам на мир».

Лишь во второй половине 50-х гг. были изданы в СССР книги ее основателя Н. Винера, о которых к тому времени уже спорил остальной мир. Винер пришел к идеям кибернетики от математики, но если посмотреть внимательно, у него немало общих черт характера с Амосовым. И чрезмерные (по мнению его начальников) независимость, самолюбие и предприимчивость, прямота и нелицеприятность высказываний, и проповеднический дар, страстное желание поделиться не только с узким кругом коллег, но со всем обществом своими интеллектуальными находками, и, наконец, недоверие к власти, опирающейся на силу. Винер, оставив математику, писал книги одну за другой (научные, автобиографические, романы и т. д.), объездил весь мир с лекциями (в 1960 г. посетил СССР), успешно совмещая проповеди и пророчества с хорошими заработками:

«В работе над «Кибернетикой» меня пришпоривало случайное стечение обстоятельств: финансовые дела принимали довольно скверный оборот, и я волей-неволей должен был отдавать всю энергию новому начинанию, ставшему краеугольным камнем моей дальнейшей карьеры. Мне это вполне удалось, и именно «Кибернетика» положила начало моему теперешнему экономическому благополучию».

«Многие надеются, что польза от лучшего понимания человека и общества, которое дает эта новая отрасль науки, сможет предупредить концентрацию власти (которая всегда сосредоточивается в руках людей, наиболее неразборчивых в средствах). Но сегодня я должен заявить, что надежда на такой исход очень слаба».

«Добросовестный ученый обязан задумываться над будущим и высказывать свои соображения, даже если он обречен на роль Кассандры и ему все равно никто не верит. Неспособность доверять сильным мира сего никогда не приносила мне особенного удовлетворения, но она все равно сидела во мне, и с этим я ничего не мог поделать».

Философия отца кибернетики, в отличие от амосовской, с самого начала не была оптимистической, и не без оснований. Горькие слова Винера, написанные еще в маккартистских США, удивительно подходят и к сегодняшней Америке Буша-младшего, и к бывшему СССР, и к нынешней Украине, с их бессовестными технологиями манипулирования сознанием и обществом:

«Развитие всего дела попало в руки самых безответственных и самых корыстных из наших инженеров. Я встречал таких людей и хорошо знаю, что за моторчик стучит у них в груди. Война и нескладный мир, наступивший вслед за ней, вынесли их на поверхность, и во многих отношениях это было несчастьем для нас всех. Это люди-машины, стремления которых ограничены желанием видеть, что механизм пущен в ход, верящие в силу своей технической изобретательности и питающие глубокое недоверие к человеку».

На счету Амосова тоже множество книг. Начав с романов, он прошел через полосу чисто научных кибернетических монографий к все более проповедническим, мировоззренческим трактатам, закончив и вовсе «Энциклопедией». Не замечая противоречия между своими обращениями к самым широким кругам читателей в духе «свидетельств об истине», и уверениями, что это делается лишь для личных нужд, Амосов иронизирует над собственными, как ему кажется, тщеславием и нескромностью:

«Знаю, что ничего выдающегося не сочиню, ни на кого не повлияю; даже и не прочтут — людям не до того».

«Это моя личная философия — попытка понять окружающий мир и себя, чтобы не поддаться иллюзиям и не ослабеть при конце жизни (остановись, Амосов! Может, лучше поддаться? — Знаю, но не могу). Есть кто-то внутри, который гонит: «Давай, давай». Остановиться нельзя: страшно. Одиночество и бессмысленность меня обступают, и тогда хоть волком вой».

«Одно только нужно воспитать в себе: не притязать на признание. Ценить мышление само по себе. Изложение — это кристаллизация мыслей, их новое познание».

«Как крепко сидит в человеке тщеславие. Давай не лукавить: самовыражение — это конечно, но ведь подумываешь и напечатать ее, эту книгу? Подумываю. Уже испорчен вниманием общества, отравлен известностью. Как странно: копнешь поглубже и достанешь дерьмо. Начинает казаться, что ты весь им набит».

«Перед концом у меня появилась неодолимая потребность поучать людей, как жить. Пусть меня простят, я знаю, что это смешно. Сам жил плохо и неправильно».

«Я перечитал, и мне стало немного стыдно: банальные заповеди, напыщенный стиль, поучения. Тоже мне — пророк. Больше не буду».

Окружающие почитали его эталоном откровенности и свободы мысли:

«Вы очень смелый человек, всегда говорили, что думали. Почему на вас не было гонений?».

«Его книги, статьи, выступления перед обширными аудиториями вызывали громадный интерес своей откровенностью. О чем бы он не писал или говорил — о себе, о работе хирурга, о недостатках нашего общества — все становилось крупными событиями, влияющими на нашу жизнь, вдохновляющими ее своей правотой, искренностью, убежденностью».

«В США впервые узнали, что хирург, кибернетик и писатель Амосов — один и тот же человек. Газета «Нью-Йорк Таймс» назвала Амосова правдоискателем, от пронзительных слов которого волосы встают дыбом. Только теперь осознаешь, что моральные доминанты, взволновавшие общество по обе стороны океана, выразила, вопреки эпохе фарисейства и долгой антидуховной селекции, личность свободного мышления».

Но Амосов и здесь точен до конца, оговаривая степень своей правдивости:

«Это будет правда, только правда, но не вся правда. Всю пока нельзя доверить даже бумаге. Поэтому кое-что я отложу до следующей (последней?) книги, когда обратная связь уже не сможет меня догнать».

Правду он говорил и в независимой Украине, не боясь реакции «національно свідомих» сограждан и государственных структур, курирующих «гуманитарную сферу»:

«Низкая мораль в Украине воспроизводит сама себя с избытком. В этом плане был расчет на национальную идею, но похоже, не оправдался. Исчезла опасность для державы — и порох подмок. Мы уже вступили на путь индивидуализма. Призывы церкви к «соборности» это движение не остановят».

«— Вы — россиянин, так и не выучили мову. Сейчас много говорят о различиях между русскими и украинцами. Вы их замечаете?

— Я остаюсь русским человеком, но полвека прожил в Киеве, поэтому украинско-русские дела меня кровно интересуют. Я не замечал, что украинцы — некий особый народ. Но, когда расшифровали наши геномы, выяснилось: у россиян вклинились гены угро-финских народов, у украинцев — южные, персидские. При желании можно сказать, что мы — разные. Но культурные воздействия на человека значат больше, чем генетические. Стремясь на Запад, нельзя забывать — традиционно Украина связана с Россией. Разрыв этой нити нежелателен и невозможен.

Украину обеднили генетически. Было раскулачивание, когда в Сибирь попали миллионы украинцев; исход с Западной Украины, когда пятая часть ее жителей оказалась за границей. Плюс 5-6 млн человек, ушедших «на повышение» в Россию. Страну покидали лучшие, самые сильные, и это не могло пройти даром.

— Почему украинские власти столь упорно пытаются провести дерусификацию?

— Проблемы с русским языком на Украине — издержки национализма. Борьбой с русским языком подменяют национальную идею. Общество пытаются сплотить сражением с общим врагом. Это оправдано, но лишь биологически. Враждебность распространяется не только на язык, но и на все русское. Отторгая русское, Украина отказывается от источника информации. Издаются новые словари, в том числе и медицинские, где латинские термины переводятся на украинский язык. Это бессмыслица.

— Способна ли наука помочь Украине в выборе и реализации идеологии?

— Пока не помогала. Существуют политологи и институты, но я не вижу в их деятельности ничего, кроме расчета хитрых шагов для достижения властями их эгоистических целей».

«Сейчас в Украине любят все списывать на ЧАЭС, но это неправда. Не бойтесь радиации — все неприятности не от нее, а в головах».

Все верно — модели, задающие направление жизни, находятся именно в наших головах вне зависимости от того, осознают это люди или нет. В отличие от Винера, Амосов старался жить по собственным «кибернетическим» рекомендациям. Отсюда «формула ограничений и нагрузок», пресловутые «тысяча движений», «три тысячи движений», знаменитый эксперимент по проверке теории старения на самом себе. В 90-е гг. он, вопреки признаниям вроде «я по своим принципам не соответствую настоящему времени», успешно овладел компьютером, Интернетом. Амосов добился в жизни очень многого, но остался человеком — не машиной:

«Время неумолимо. Шагреневая кожа жизни все сокращается, и незаметно приходит момент, когда говоришь себе: «Завод кончился!».

«Теперь у меня 5-6 видов таблеток, как у заправского больного старика. Впрочем, это так и есть: не будем прикрываться звонким словом «эксперимент». С болями в спине справился ценой довольно вредного средства — называется «Диклофенак». Долго принимать нельзя, но что сделаешь, если спина не отпускает даже на пару дней? Кроме того, кардиологи лечат сердце — еще три вида таблеток. От сильных болей в тазобедренном суставе — еще таблетки — «шипучка».

Такие грустные выводы получились. Зря, выходит, я старался девять лет».

Не обольщался Амосов и относительно своих усилий по пропаганде здорового образа жизни:

«Более сорока лет я проповедую режим здоровья, устно и письменно. Признаюсь: результат нулевой, даже среди близких знакомых. Мои призывы, похоже, ни к чему не приводят. Наш народ в большинстве ленив и не склонен к большим нагрузкам».

А что же его «перпендикулярная» страсть — кибернетика, обещавшая так много? Кое в чем она добилась поразительных успехов, подтвердив пророчества Винера. Миллионы компьютеров населили планету; роботы без устали трудятся на заводских конвейерах, на равных играют с чемпионами мира по шахматам. Только вот гармонии в обществе нет, как и не было. «Нет правды на Земле»,— вынуждены повторять мы сентенцию Сальери. Фокус надежд и ожиданий переместился на другую «алгебру» — генетику, биотехнологии, клонирование…

Все повторяется, кроме людской жизни. Так считал сам Амосов — «смерть слишком реальна, чтобы надеяться на загробную жизнь». И. Трахтенберг и Ю. Виленский цитируют его слова о В. Фролькисе, явно сказанные и о самом себе.

«Обычно в книгах воспоминаний об их герое пишут утешительно — «остался в наших сердцах, будет жить в делах учеников...» Возможно. Но только Амосов написал обо всем этом, как на самом деле думал:

«Посмотрите, ведь как ужасно устроен мир! Живет человек-интеллектуал. В коре его мозга непрерывно идет работа, строятся модели в сознании и вподсознании. Лишь малая часть из них успевает выплеснуться наружу. И вот — смерть. Как будто пожар в библиотеке. Нет, хуже — в научном институте — не только книги, но и лаборатории сгорели, и даже сотрудники! Информация, идеи, мысли превратились в горстки пепла. В безликую материю…».

Однако «рукописи не горят» — осталось написанное ушедшим, созданные им модели. Жизненный пример, наконец. И каждый живущий — было бы желание — в состоянии синтезировать свою самосогласованную модель Амосова из тысяч его страниц, интервью, содержимого сайтов, из высказываний о нем — как автор этих строк, рискнувший поделиться ею с читателями. Да, эта модель упрощена и субъективна — ее многие оспорят, но она по-своему гармонична и, главное, что меня поддерживает — это то, что она, по определению Амосова, и есть истина.

Что есть истина? Большинство живших на Земле «медленная Лета» поглощает без видимого следа, и лишь некоторые оставляют на ее поверхности волну, способную «добежать» к будущим поколениям, прежде чем окончательно сгладиться среди неразличимой ряби. А у волны — комплексная характеристика: прав-таки зло осмеянный Пушкиным «алгебраист». И амосовская кибернетика, «перпендикулярная» к хирургии, обещает его модели куда больший «запас хода», чем «только» хирургам, равным по классу.

Поправьте меня, если я ошибаюсь.





© Провизор 1998–2022



Грипп у беременных и кормящих женщин
Актуально о профилактике, тактике и лечении

Грипп. Прививка от гриппа
Нужна ли вакцинация?
















Крем от морщин
Возможен ли эффект?
Лечение миомы матки
Как отличить ангину от фарингита






Журнал СТОМАТОЛОГ



џндекс.Њетрика